08.05.18

И страшно, и манко

Актёр и режиссёр Владимир КУЗНЕЦОВ о подвиге, провокациях на сцене и сумасшедшей профессии.

Смешной Геракл

— Владимир, на днях в проекте «Инклюзион», участники которого — особенные актёры, вы поставили эскиз спектакля под названием «12 подвигов Геракла». Почему выбрали эту тему?

 

— Я давно хотел поразмышлять о подвиге. Это ведь не мы сами придумали, что есть подвиг, нам его как бы «сверху спустили», и теперь порой мы им как тряпкой машем. Сам поступок, когда ты кому-то помогаешь или что-то преодолеваешь, — нормальный человеческий. Мы же делаем это не ради того, чтобы прослыть героем. И если кто-то рвётся скорее назвать это подвигом, так и хочется сказать: не надо, помолчите. Это принижает, обесценивает, само понятие героизма сейчас несколько опошлено.

 

— Спектакль у вас получился весёлым: Геракл не подвиги совершает, а находит выход из сложных ситуаций.

 

— Иначе не сделаешь, если не посмеёшься, чтобы снять этот зажим. Мы об этом много говорили с ребятами. Сначала, конечно, возникают клише, вычитанные из газет и книг, воспитанные школой. Мы хотели показать, что каждому по силам. Вот живут люди, всё у них нормально, а Геракл ходит куда-то за границу этого мира, и каждый раз ему находят кого-то страшного, пугают чем-то. И он вынужден с этим бороться, вот и придумывает, как с этим справиться. У него задача не героем стать, а победить что-то в себе.

 

— Вы состоялись и как актёр-кукольник, и как драматический артист, и режиссёрская работа не первая. Кого в вас больше?

 

— Для меня нет разделения — театр кукол или театр драмы. Школ и направлений много, и все их можно использовать. Я против того, чтобы разделять, как это пошло с советских времён: всё разложить по коробочкам, шаг в сторону — и уже не знаешь, что дальше. Театр подразумевает актёра универсального, который может владеть и предметом, и телом, и мыслью, и словом.

Кто не успел скрыться

— Театр сейчас на острие жизни, он говорит с нами о важных вещах. И человеку уже хочется быть не столько зрителем, сколько участником. Отсюда так популярны и актёрские студии, и короткие курсы…

 

— Это скорее общение, форма сосуществования. Люди собираются, чтобы что-то делать вместе, устраивают домашний театр или коллективный, где проводят свой досуг. Со стороны театр может казаться лёгким развлечением: человек вышел, что-то сказал или сделал — всё просто. Но когда ты оказываешься по другую сторону рампы, тут выясняется, что это труд, где требуется некое преодоление. А любое преодоление подразумевает развитие. Вот мы с ребятами на «Интеграции» много работали, в их состоянии это очень непросто. К примеру, Денис приезжает на занятия с бабушкой, держась за её руку, боясь сделать лишний шаг, а здесь он включается в общую игру.

 

— Все мы отчасти желаем испытать иной вариант существования, но привязаны к «дорогам», по которым ходим ежедневно.

 

— Безусловно, и театр такую возможность даёт. Я как-то ставил спектакль с любительским театром, там был человек с сильным заиканием, он лечился, но никак не мог избавиться от этого. В спектакле он играл Бога, и вот во время песнопений какими-то своими путями пришёл к тому, что перестал заикаться и начал хорошо говорить. Просто в этой роли мы поискали и нашли, откуда берутся тормоза. Также и в «12 подвигах Геракла» ребята проходят какой-то новый этап, приобретают физические навыки. Казалось бы, что сложного в том, чтобы держать над головой газету, но это и физически сильному человеку непросто, а им тем более — удержать равновесие. И в какой-то момент видишь, что они это победили — значит, всё не зря. Важно также, что они между собой общаются, разрушают какие-то свои границы, мы же все по своим «коробочкам», а когда перемешиваемся, как карандаши, становимся другими.

Театр и пустота

— Очень люблю ваш спектакль «Сны Каштанки», где и ваша супруга Елена занята. Это и есть тот самый универсальный театр, который ломает границы?

 

— Спектакль как раз и рождался на фоне этого протеста. Проработав в репертуарном театре около пятнадцати лет, когда тебя каждый день накручивают-накручивают — сорвётся эта резьба или выдержит, — мы с Леной решили уходить. Очень не хватало какого-то свежего глотка, когда хочется сказать зрителю, сломать эту границу — мы ведь за ширмой, — перебросить туда своё слово и услышать отклик. А этого нет, годами. В зале своё происходит, на сцене — своё, отыграли честно и ладно: и у них ни ума, и у нас ни сердца. От этого начинаешь перегорать. Усилия в пустоту всегда разрушительны. И уходить было страшно. Но рискнули, а дальше так сложилось — наверное, судьба — мы познакомились с Колей Чернышевым, главным художником «Красного факела», и он предложил сделать спектакль вместе. Стали выбирать материал, Лена говорит: давайте «Каштанку» поставим.

 

— Произведение с большим шлейфом.

 

— И мультики, и фильмы, и спектакли есть, а надо было что-то своё сказать. О чём там хотел рассказать Чехов? Важно было не просто изложить историю собачки, но и себя излить — то, что тебя волнует. И вдруг мы увидели, что «Каштанка» — это про нас, про то, как мы уходим из театра. Каштанка попадает в мир мечты, тот самый блистающий, показываемый по телевизору. А для артиста самое главное — быть на сцене: пока ты там, ты живёшь, забываешь о детях, о квартплате, о политике, в этот момент ты свободен от всего. Но заканчивается спектакль, и начинается пустота. Мир театра — и страшно, и манко. Сумасшедшая профессия, её бы запретить.

Соткано на грани

— «Как мне помочь российскому актёру?» — цитирую по спектаклю «Станиславский», в котором вы играете Немировича-Данченко.

 

— Ходить на спектакли. Мы вкладываем в спектакль свои души, делаем реквизит, думаем о каждом жесте, репетируем до одури. И вот начинается спектакль… Я сам как зритель не всегда со всем согласен, но никогда не позволяю себе выразить вслух недовольство. Это же убийственно! Конечно, актёры перетерпят, пережгут свои сердца. Но им очень хочется зрителя понимающего, благодарного. Вот этим и можно помочь.

 

— На том же спектакле случилась история с телефоном зрительницы, брошенным Олегом Жуковским в зал. Казалось, театральное сообщество на его стороне, но завязалась острая дискуссия: как должен себя вести артист?

 

— Мне самому сейчас не ступить бы на эту зыбкую почву… Знаете, это всё-таки было в стиле прямого театра, когда ты выходишь и оказываешься один на один со зрителем. И если ты не во всеоружии, если ты не захватываешь внимание, не подчиняешь себе публику, то у тебя и права голоса нет, ты не можешь донести нечто важное. Ещё хочу сказать о потребительстве. Это неправильно, когда человек идёт в театр как в Макдоналдс. Обслуживающие, услужливые театры — вот что страшно. Поесть, попить, поболтать по телефону — и мы приучаем к такому потребительскому отношению. Я тоже не сразу принял то, как существует Олег и его театр, но он тысячу раз прав. Если вы пришли — значит, доверяете; значит, и ведите себя соответственно. Провокация? Да, это одна из форм такого театра. Если в зале что-то происходит, разрушается уже сотканное полотно спектакля — значит, нужно снова искать эти нити. В театре Жуковского быстрая мысль, там нельзя сидеть и думать: сейчас всё закончится, и я пойду домой. Нет такого, ты на грани восприятия.

 

— Как вы сами запрыгнули в этот паровоз под названием «Театр La Pushkin Олега Жуковского»?

 

— В разное время я работал с пантомимой и буффонадой, понимал некую особенную условность такого рода театра, но в итоге ушёл в драматический. У меня был опыт работы в цирке, это сразу после армии, когда я только искал себя. Потом в 1990-е поступил в наше театральное училище. После окончания пошёл в кукольный театр, не было другой работы. И мне стало нравиться. Знаете, в театре кукол нельзя играть буквально по тексту, не нужно подменять драматический театр, иначе это ловушка. Здесь нужно работать с метафорой, только подтексты, что-то, что остаётся за кадром пьесы.

 

Первый спектакль, который я играл у Олега Жуковского, был «Вертеп». А потом возникла идея поработать вместе над спектаклем «Станиславский». Олег Жуковский нас многому научил, реализуя свои на первый взгляд безумные идеи, теперь я сам себе говорю: бери и делай. Это работает и в театре, и в обычной жизни.

Выключить спектакль

— Олег уехал. И эта история в вашей жизни закончилась?

 

— Он научил меня меняться. В этом и есть жизнь. Если вы наш­ли какую-то нишу, она необязательно должна стать вашим убежищем навсегда. Мир меняется постоянно. Без этого не может быть движения, не может быть развития души и тела. Теперь главное — нам самим не сбежать. Когда ты стучишься головой о стену, раз за разом, долго это не может продолжаться.

 

— У вас с Леной есть свой театр для детей — «Пилигримы», и он уже нашёл своего благодарного зрителя.

 

— Театр создан, мы сделали четыре спектакля: и для самых маленьких, и постарше — игровые, и те же «Сны Каштанки» для семейного просмотра, а ещё созерцательный — «Снеговички». Мы многое можем показать, но очень трудно продвигать, рекламировать такие вещи. Все думают, раз театр коммерческий — значит, мы красиво живём. Но зал, который мы снимаем в административном здании Центрального парка, — маленький, реквизит мы сами готовим, сами же несём расходы по перемещению спектаклей.

 

— Бэби-театр, которым вы занимаетесь, сейчас всё популярнее. Вы через своих сыновей к нему пришли?

 

— Прохор и Мирошка к тому времени уже выросли, им сейчас восемь и шесть лет. Мы откликнулись на тренд, хотя я не сразу принял такой театр. Съездили в Москву поучились, здесь, в Новосибирске, нам помогли Влада Франк и её театр «Мир Сначала». Мы увидели эти спектакли, поняли законы, по которым существуют бэби-театры, — эту неторопливость, когда дети вокруг тебя начинают двигаться, а это ведь самое страшное для актёра: зритель вторгается в твоё полотно, и ты должен быть готов выключить спектакль в себе и переключиться на ребёнка, а после продолжить спектакль. Нужно знать детс­кую психологию. И теперь спектакль «Путаница» — для детей от семи месяцев до трёх лет — нами особенно любим.

 

Марина ШАБАНОВА | Фото Валерия ПАНОВА

 

back

Новости  [Архив новостей]

x

Сообщите вашу новость:


up
Яндекс.Метрика